Согласно этому доводу, аргументы в пользу либерального нейтралитета возникают из потребности в терпимости, которая существует в условиях моральных и религиозных разногласий. «С учетом всех обстоятельств решение вопроса о том, какие нравственные суждения истинны, — не дело политического либерализма», — пишет Роулз. Чтобы сохранять беспристрастность по отношению к конкурирующим моральным и религиозным доктринам, политический либерализм не «касается моральных проблем, в отношении которых между этими доктринами существуют разногласия» [384] .

Требование разделять нашу гражданскую идентичность, а также нравственные и религиозные убеждения означает, что, вступая в общественный дискурс о справедливости и правах, мы должны соблюдать пределы либерального общественного мышления. Не только государство может не одобрять какую-то концепцию блага. Граждане тоже не могут даже привносить свои моральные и религиозные убеждения в публичные дебаты о справедливости и правах [385] . Ибо, если они сделают это и их доводы возобладают, они фактически навяжут своим согражданам закон, основанный на конкретной моральной или религиозной доктрине.

Как узнать, удовлетворяют ли наши политические доводы требованиям политического разума, который должным образом лишен всякой зависимости от моральных или религиозных взглядов? Здесь Роулз предлагает новый тест: «Чтобы проверить, следуем ли мы правилам ведения политических дискуссий, можно спросить, а как бы ударил по нам наш довод, если бы он был воплощен в решениях верховного суда?» [386] Роулз объясняет: это способ убедиться, что наши доводы нейтральны в том смысле, какой предписывает либеральное общественное сознание. «Разумеется, судьи не могут взывать ни к своей собственной морали, ни к идеалам и добродетелям нравственности вообще. Они должны рассматривать диктаты морали как не имеющие отношения к делу. Равным образом, судьи не могут взывать к своим или чужим религиозным или философским взглядам» [387] . Принимая участие в публичных дебатах, мы как граждане должны соблюдать сходную сдержанность. Нам, как и членам Верховного суда, следует отодвинуть в сторону свои моральные и религиозные убеждения и ограничиться доводами, которые, как можно обоснованно ожидать, приемлемы для всех граждан.

Это идеал либеральной нейтральности, к которой обращался Джон Кеннеди и которую отверг Барак Обама. С 60-х и до конца 80-х гг. XX в. демократы «дрейфовали» к идеалу нейтральности и по большей части исключали моральные и религиозные доводы из своего политического дискурса. Но были и определенные примечательные исключения. Отстаивая гражданские права, Мартин Лютер Кинг-мл. обращался к нравственным и религиозным аргументам; движение против войны во Вьетнаме черпало энергию в моральном и религиозном дискурсе, а Роберт Фрэнсис Кеннеди, в 1968 г. добивавшийся выдвижения своей кандидатуры на пост президента от демократов, пытался призвать нацию к более строгим, более требовательным нравственным и гражданским идеалам. Но к 70-м гг. XX в. либералы восприняли язык нейтральности и выбора, уступив моральный и религиозный дискурс нарождавшимся христианским правым.

После избрания Рональда Рейгана, а именно с 1980 г., христианские консерваторы приобрели значительное влияние в политике республиканской партии. «Моральное большинство» Джерри Фалуэлла и «Христианская коалиция» Пата Робертсона стремились «одеть обнаженное общественное пространство» [388] и бороться с тем, что они считали характерной для американской жизни снисходительностью к нравственной распущенности. Религиозные фундаменталисты выступали за введение обязательной молитвы в школах, за проведение в общественных местах религиозных мероприятий и за введение юридических ограничений порнографии, абортов и гомосексуализма. Со своей стороны, либералы выступали против этих мер, не оспаривая нравственные суждения в каждом конкретном случае и вместо этого доказывая, что моральным и религиозным оценкам в политике нет места.

Такая модель аргументации хорошо послужила консервативным христианам и сделала либерализм «плохим» словом. В 1990-х гг. и в начале 2000-х либералы стали утверждать, хотя и в несколько оборонительной манере, что они тоже выступают за «ценности», под которыми либералы обычно разумели идеалы терпимости, справедливости и свободы выбора. (В неловкой попытке добиться отклика у избирателей кандидат от демократов на президентских выборах 2008 г. Джон Керри в речи по случаю своего выдвижения в кандидаты конвентом демократической партии употребил слово «ценность», в единственном и множественном числе, 32 раза.) Но эти ценности ассоциировались с либеральной нейтральностью и ограниченностью либерального общественного сознания. Они не были связаны с острой тоской, которую испытывали американцы нелиберальных воззрений, и не отвечали на запрос общественной жизни, стремившейся к обретению большего значения и смысла [389] .

В отличие от других демократов, Барак Обама понял эту тоску и придал ей политическое звучание. Это выделило политику Обамы из либерализма того времени. Ключом к его красноречию оказалось не просто умение искусно играть словами, но и то, что его политический язык был проникнут нравственным и духовным содержанием, которое выходило за пределы либеральной нейтральности.

Заявление Обамы о том, что прогрессистам следует воспринять дружественную религию, более широкую форму общественного сознания, отражает здравое политическое наитие. Это также и хорошая политическая философия. Попытка отключить доводы, касающиеся справедливости и прав, от доводов, касающихся хорошей жизни, ошибочна по двум причинам. Во-первых, не всегда возможно решать вопросы справедливости и прав, не разрешая более фундаментальные моральные вопросы. Во-вторых, даже в тех случаях, когда это возможно, такой подход может быть нежелательным.

Дебаты об абортах и стволовых клетках

Рассмотрим два известных политических вопроса, которые нельзя разрешить, не заняв позиции в моральном и религиозном споре, лежащем в их основе. Я говорю об аборте и исследованиях стволовых клеток эмбрионов [391] . Некоторые люди считают, что аборты следует запретить потому, что аборт приводит к убийству невинной жизни. Другие не согласны с противниками абортов и утверждают, что закону не следует становиться на чью-либо сторону в моральном и теологическом споре о том, когда начинается человеческая жизнь. Такие люди утверждают, что поскольку моральный статус развивающегося эмбриона — вопрос, несущий огромный моральный и религиозный заряд, государству следует соблюдать нейтралитет и разрешить женщинам самим решать, прерывать беременность или нет.

Эта вторая позиция отражает знакомый либеральный довод в пользу права на аборт. Сторонники этой позиции утверждают, что решают вопрос об абортах на основании нейтральности и свободы выбора, не вступая в моральные и религиозные споры. Но такой довод нельзя признать удачным. Потому что, если развивающийся плод в нравственном плане равнозначен ребенку, тогда аборт в моральном отношении равносилен детоубийству. А очень немногие станут настаивать на том, что государству следует разрешить родителям по собственному усмотрению решать, убивать им своих детей или нет. Таким образом, позиция сторонников «свободного права» в дебатах об абортах в действительности не является нейтральной в отношении более глубокого морального и теологического вопроса. Позиция сторонников «свободного выбора» по умолчанию основывается на предположении, что учение католической церкви о моральном статусе эмбриона (а католическая церковь утверждает, что с момента зачатия эмбрион — личность) ложно.